Централизованная библиотечная система городского округа Сызрань | Статьи

1961 год. Я иду по улице К.Маркса в редакцию газеты «Красный Октябрь». Вот и дом № 93. Но сразу войти в него не хватает смелости. «Багаж» у меня мизерный. Стихи о спутнике и воспоминания о маме, как она провожала меня на фронт.
           И все-таки, немного побродив около здания редакции, захожу в кабинет литературного консультанта. Звали его Романом, а фамилии не помню. Мои дрянные стихи ему не понравились, а о прозе он высказался положительно и предложил посещать литературное объединение.
            Председателем литобъединения тогда был В.П.Павлов, и в его лице я впервые увидела человека, у которого уже вышла книжка. Стало понятно, в какую серьезную среду попала.
           Литобъединение при редакции явилось первой ступенью моего вхождения в литературу. Мне повезло. Не прошло и года, как был напечатан мой рассказ «Семья» Эта публикация доставила мне большую радость.
        Я написала второй рассказ – о молодом педиатре, который боролся за жизнь умирающего ребенка. Никто не верит в выздоровление. Отец пытается забрать его домой. Однако врач, оставляя своего ребенка у воспитательницы яслей, проводит ночи возле больного. Организм мальчика обезвожен, но каждый глоток вызывает рвоту. И врач начинает поить ребенка пипетки. Эти капли спасли юную жизнь.
          Рассказ не был напечатан. Мне, очевидно, не поверили, хотя это был случай из моей практики. Я на всю жизнь запомнила Женю – того мальчугана.
               В литобъединении всегда было многолюдно. Помню, как М.И. Седов по поводу тематики стихов говорил:
                      - Если борщ для любимого варишь,
                       То поэмой становится борщ.
           На высоком уровне писали стихи А. Ульянов и А. Давыдов. У обоих вскоре вышли сборники.
           Мы обсуждали написанное. Спорили. С удовольствием слушали арии из опер в исполнении Л.И.Виноградова.
         Добротная проза выходила из-под пера В.Сидорова. Про большинство же из нас Л.И. Миронова, зав.отделом культуры редакции, говорила, что, если смешать все наши стихи в одну кучу, мы потом и сами не разберем, где чьи.
         Однажды ко мне в рентгенкабинет пришла молодая женщина. Как сейчас вижу ее. В голубом пальто. В голубой шляпе с полями. По плечам – густые темные волосы. Это была Галя Цыплёнкова. Из газет узнала, что я пишу и пришла со своими творениями. Это были стихи для взрослых.
         Позже, когда я и Галина писали стихи для детей, нас постоянно приглашали в детсады, школы, библиотеки, техникумы. Мы были безотказны.
         Однажды я и Н.М.Овчинников, он тогда уже был председателем литобъединения, сидели в кабинете Л.И.Мироновой. Мы говорили о «Литературной странице».
         -Я хочу отвезти детские стихи в Куйбышев, - сказал он.
         - Обеих? – спросила, кивнув на меня, Л.И.Миронова.
         - Нет, только Цыплёнковой, - ответил Н.М.Овчинников.
         Выйдя из редакции, я крепко задумалась. Мне уже скоро 40 лет, и взялась я, видимо, не за свое дело. Надо остановиться. Но, как сказал один из писателей: «Буду есть мякину, а литературу не кину», так и я продолжала писать.
         Как-то в разговоре со мной Галя сказала: «Вы ведь тоже можете послать свои стихи».
         Надо сказать, я всегда была (и остаюсь) человеком, сомневающимся в достоинстве написанного мной. А в то время – тем более. И все-таки стихи были отосланы в Куйбышев. Вот ответ В.Бондаренко, председателя детской секции областной писательской организации:
         «Дорогой товарищ (не знаю вашего имени, отчества). Вы прислали замечательные стихи. Они не должны залеживаться. Будем обсуждать их. Приезжайте».
         Стихи получили высокую оценку. Меня стали приглашать на заседания детской секции. Можно сказать, что это была моя вторая ступень в литературе.
         Через несколько лет редакция газеты «Красный Октябрь» переехала в новое здание на пл.Ленина. Я работала по соседству. И теперь, кроме Гали, моими постоянными посетителями стали Е.Бухаров и В.Рыбалко, который тоже писал для детей. Владимир читал написанное, делился своими замыслами.
         - Ты знаешь, - сказал он однажды, - я хочу написать рассказ. Назову его «На золотом крыльце сидели»…
         Никто из писателей Куйбышева не подчеркивал, что мы – начинающие. Встречали нас доброжелательно. Мы входили, и ответственный секретарь областной писательской организации М.Я.Толкач неизменно говорил: «Вот и Сызрань приехала».
         Мои стихи стали печататься в «Волжской Заре», где был специальный вечерний выпуск для малышей «Зорька». Вел этот раздел В.И.Беспалов. Он все время требовал от меня новых стихов. Иногда писал так: «Присылайте четыре стиха про весну,4 или 5 про зиму и т.д.».
         Такое внимание помогло в творчестве. Поскольку стихи и сказки хвалили, я осмелела. Послала кое-что в Москву. Это было в 1970 году, который для меня оказался очень удачным. Сказки дважды напечатали в журнале «Работница», а стихи – в «Мурзилке» и в «Веселых картинках». Не менее успешным был и 1971 год. Дважды были опубликованы мои сказки в журнале «Дошкольное воспитание», где они появились и несколько позже. О таком событии я не могла умолчать. И однажды нынешний ответственный секретарь областной писательской организации Е.В.Лазарев сказал:
         - Ну, если уж незнакомого автора в Москве печатают, то… - Больше он ничего не добавил, но это ТО означало много.
         В Куйбышеве поняли, что книжку издавать стоит. Со времени моего появления в сызранском литобъединении в 1961 году прошло 11 лет, когда я смогла подержать в руках свой первый сборник. Это была красочно оформленная книжка «Дед Мороз и сосулька». Хотя М.Я.Толкачу Дед на обложке не понравился. Сказал, что у него нос синий. Но это не помешало ему прислать мне поздравительную телеграмму и пожелать сто Дедов Морозов на одной сосульке М.Я.Толкач всегда говорил, что мне надо спешить. Я понимала: речь идет о моем возрасте, но над словом работала трудно.
         И все же в 1975 году выходит вторая книжка – «Жил на свете добрый Да». Это были стихи. После выхода сборника меня пригласили в областное издательство, где редакторы В.Столяров и А.Ламберов сказали, что мне предлагается написать книжку о Волжской кругосветке.
         Это после сказок-то? Не смогу. Не сумею. Велят подумать. Соглашаюсь, но пусть не надеются… И все-таки 29 июля 1975 г. пришло письмо от М.Я.Толкача:
         «Вашу идею дать «кругосветку» глазами подростков и Сорокин, и Ламберов, кажется, одобрили. Не прочь они, если на автомобиле «Жигули» попадете в нужные точки. Высылаю карту «кругосветки». Привет от Эйдлина. Передайте Цыпленковой: ждем ее новый сборник! М.Толкач.».
         С командировочным удостоверением начинаю свое путешествие. Вот я в вагончике на берегу Волги. Взрывники-водолазы рассказывают, как работали на дне Волги, прокладывая нефтепровод «Дружба». Затем – Волжская ГЭС. Бахилова поляна. Знакомство с директором заповедника. Автоваз. Завод синтетического каучука. Пионерский лагерь. Малая Рязань с пещерой Степана Разина. Школа в Междуреченске.
         И всюду – встречи. Получилась объемная рукопись, которую было предложено сократить. Сделала. В издательстве «урезали» еще. Текста почти не осталось. Все было занято бледными рисунками. Хотя после выхода третьей книжки можно было считать, что преодолена третья ступень, книжка «У нас в Жигулях» стоила многих переживаний.
         В 1976 году на заседании детской секции обсуждалась моя рукопись, которую я назвала «У меня есть бабушка». С.Эйдлин сказал, что эту «повестушку» надо печатать обязательно. Он был прав по определению: объем рукописи небольшой. Но М.Толкач на полном серьезе возразил: не повестушка, а повесть. Через год она была издана. В 1979 году вышла из печати повесть «Цветы для профессора Петрова». В 1980-ом – «Хорошие каникулы»…
         Когда-то я думала, что прозу писать легче. Но это не так. Обычно долго искала первое предложение. Очевидно, это в чем-то схоже с музыкой. В литературном произведении тоже ведь должна быть определенная тональность. И, в зависимости от содержания, у каждой главки – своя.
         Все годы я упорно училась. Много читала о работе писателей на словом. Помнила, что сказал Юрий Олеша: «Два слова могут быть неслыханно сильными, а четыре слова – уже вчетверо слабее».
         Особенно дороги мне две последующие повести: «Доброе утро» и «О чем говорила сосна». На первую у меня хранится много писем от детей. Значит, писала не зря.
         А какую радость доставило письмо из г.Майкопа от незнакомого мне Николая Дмитриевича Зозули! С 1982 года храню его. Инвалид из дома-интерната перечислял имена рядом живущих детей, которым читал мою книжку «Хорошие каникулы». Отослала ему книжки сказок и стихов.
         В 1984 г. я получила письмо из комитета по телевидению и радиовещанию г.Куйбышева. Главный редактор В.Г.Яковлев предложил экранизировать сказку «Большой гребешок». Под названием «Петушишка», в постановке режиссера А.В.Полушкина мультфильм несколько раз был показан по первой и второй программам. В 1989 году у меня вышла книжка стихов «Чудак с лукошком».
         Хочется сказать о людях, которые хорошо отзывались о моем творчестве. Вот несколько строчек из письма Вениамина Бондаренко: «как вы выросли за эти годы! Фраза ясная, краткая, до предела насыщена мыслью. Мне так радостно, что теперь вы создаете одно лучше другого – неожиданно-светлое и непривычно-новое».
         А Самуил Эйдлин очень своеобразно подписал мне свою книжку:
         «Ивановне Надежде –
         Моей Надежде
         С удовольствием С.Эйдлин.».
         И еще – из новогодней открытки: «Дорогая Надежда Ивановна! Только вчера выписался из больницы и спешу поздравить вас с Новым годом! Меня очень радуют ваши успехи. Хорошо, когда независимо от автора его стихи попадают в центральную печать. Я всегда считал вас одной из лучших детских писательниц нашего города.        С.Эйдлин.».
         Возможно, кто-то скажет, что я занимаюсь самовосхвалением. Нет. С.Эйдлин вскоре умер. И на открытке я написала, что это его предсмертное послание ко мне. И сколько раз ни перечитываю ее, меня всегда охватывает грусть.
         Публикации стихов и сказок в журналах Москвы принесли много приятных неожиданностей. Киевское издательство «Веселка» взяло мое стихотворение «На веселой ярмарке» из журнала «Веселые картинки» и выпустило 500-тысячным тиражом книжку-раскладушку. Узнала я о ней случайно. Г.Цыпленкова увидела ее в продаже и позвонила мне. Позже книжка переиздавалась.
         Из Тольятти А.Степанов прислал журнал «Миша» на немецком языке, где была моя сказка «Избушка» (1959 г. № 4).
         В 1981 г. от издательства «Детская литература получила письмо и с чудесной обложкой сборник «Сказки без подсказки», где также была моя сказка.
         Но, кажется, самым радостным было сообщение из Всесоюзного агентства по авторским правам. В ЧССР вышла «Антология советской детской литературы». Где было и мое произведение. К сожалению, не сообщили, что было напечатано.
         Только через годы я узнала еще об одной публикации. Позвонили мне из библиотеки (детской) № 16. В одной из книжек они увидели мои сказки. В Ярославле, в издательстве «Академия развития», под названием «Детям о времени» вышло пособие для родителей и педагогов, куда вошли три мои сказки: «Трусливый Огуречик», «Морковка» и «Календарь».
         В 1994 г. из Самары позвонил писатель Е.Е.Астахов и попросил прислать новую рукопись. Я отправила, но перестройка не позволила ему издать мою книжку. И все же рукопись нашла сове применение. Оказывается, в Самаре был конкурс на лучшее произведение для детей, Объявленный Культурно-благотворительным предприятием «Самарское Слово» и редакцией газеты «Волжская коммуна». И вот я получаю сообщение: «Вам присуждена премия в сто тысяч рублей за великолепные сказки в прозе и в стихах, за Ваши «Сказки-капельки». Евг.Астахов. Евг.Жоголев. Сентябрь 1994 года»
         За эти годы в литобъединение Сызрани пришли новые люди. Помню первую встречу с Олегом Портнягиным. Послушав его стихи, сразу поняла, что это всерьез и надолго. Так оно и вышло. У него появились сборники стихов. На высоком уровне писал и Вячеслав Харитонов в Самарском издательстве вышла его книга. И когда в Сызрань приехал член Союза писателей Виктор Трошин, подумалось, что некоторые тоже могут постучаться в эту «дверь». Постучались.
         В числе других меня приняли в Союз писателей. Мне 75 лет. И я с трудом преодолеваю ступени на трибуну, чтобы сказать несколько слов.
         Когда меня называют писателем, мне всегда вспоминаются увесистые тома Л.Толстого. И еще – строчки из стихотворения М.Дудина о Лермонтове:
         Роняет в пропасть лист крушина,
         Поток – как бритва на ремне,
         И Лермонтовская вершина
         С Эльбрусом белым наравне.
         А возможно, прав Василий Субботин, который в книге «Жизнь поэта» сказал: «Поэзия – это доброта, она излучает свет, а свет – большой это или маленький – всегда тепло».

Член Союза писателей России с 1998 года.

Баллада о печи

Жила когда-то печь на свете.
Ее душа была тепла.
И, просыпаясь на рассвете,
Она варила и пекла.

Жила она и не скучала.
И людям было веселей.
Бывало, деда привечала,
В морозы грела малышей.

И вдруг – война! Она явилась
Почти что в самый сенокос.
И все в избе переменилось,
И все пошло на перекос.

Хозяйка мужа проводила
На ту войну, на ту беду.
И печь в последний раз варила
В дорогу сытную еду.

В избе тоскливо, пусто стало,
Беда вставала в полный рост.
Вот старика уже не стало –
Переселился на погост.

Хозяйка часто с ней тужила:
- Ах, печка, печка, как нам быть?
Ты помнишь, печка, как мы жили?
А нынче нечего сварить.

Скучали противни и плошки.
Какие там уж пироги! –
В мундире через день картошка,
А больше – думать не моги!

И вот однажды среди ночи
В глаза избы – огонь и дым.
А вся деревня что есть мочи
Заголосила вдруг: «Го-ри-и-им!»

Печь оглянуться не успела –
Ни стен, ни крыши, ни трубы.
И только пепел, серый пепел
От похороненной избы.

Ушла хозяйка без словечка.
Лишь поклонилась. Как тут быть?
Ведь только в сказках ходят печки,
А эта не могла ходить.

Собака сгинула куда-то,
Ей стало нечего стеречь.
И, будто в чем-то виновата,
Стояла, пригорюнясь, печь.

И потолок высокий неба,
Дождинки сея с облаков,
Смывал былое, словно небыль,
С ее простуженных боков.

И сном тревожным засыпала
Среди недолгой тишины.
И снилось ей: огонь, пылая,
Румянит пышные блины.

(У старого окопа: Поэты Сызрани землякам-участникам Великой Отечественной войны.-Сызрань, 2000.- с.24-25)

«Не шей ты мне, матушка…»
(Рассказ)

В этот раз никакого определенного задания от командира батальона не было. Просто застава шла на новое место дислокации, ближе к фронту.
Задания нет, но всегда приходится быть начеку: фронт продвигается так быстро, что остаются сзади отдельные группировки немцев – несколько раз в лесу и на хуторах случались неожиданные встречи с ними. А потому вперед выслали дозор.
До нового места оказалось неблизко: вышли еще вечером, а вот уж и утро наступило. За ночь выпал снежок. Хоть было и не очень холодно, но в сарае, где останавливались передохнуть, основательно продрогли. Короткий привал все же немного прибавил бодрости: одни, когда тронулись, анекдотами потешали, другие из довоенной жизни что-то вспоминали.
Но вот и анекдоты иссякли, и все, что вспомнилось, рассказано. Даже самые заядлые говоруны приутихли, а конца дороги не видать.
Вдруг Манькин и говорит:
- А знаете, в народе бают, что в дороге даже иголка тяжела.
Ну и Манькин, рассмешил-таки! Сам он такой крепенький толстячок, что кажется, никакие походы не в силах его одолеть. Но это только так кажется – всегда у него какие-то нелады: то ноги натрет, а то и еще что похуже с ним случается.
Подошел младший сержант Соков. Хлопнул Манькина по плечу:
- Не вздумай Емельянову про иголку-то сказать – «дегтярем» по голове получишь.
Сержант Емельянов с пулеметом «Дегтярева» на плече шел где-то сзади.
Наташа вздохнула: «Иголка…ерунда какая-то. Другое дело, если на одном плече винтовка, а на другом – санитарная сумка. И сапоги кирзовые…того и гляди, откажутся идти дальше. С таким трудом отрываешь их от дороги – будто клеем подошвы-то вымазаны».
Но тяжелее всего – бороться со сном. Недаром есть выражение: «сон сморил человека». В таких случаях команда «привал» действует как выключатель на электрическую лампочку – сознание гаснет мгновенно.
- А как ты думаешь, младший сержант, - спросил Манькин у Сокова. – Сажнев - то, поди, уж на месте?
- Не волнуйся, накормит, - ответил Соков.
- Вот житуха.., - позавидовал Манькин. – Тут который час снег месишь, а он сидит себе у котла, кашу помешивает да песенки поет, - покосился на Наташу и добавил вроде бы с сожалением: -В одиночестве ведь поет.
Пожилой повар Сажнев уехал вместе с автоматчиками на подводе пораньше – чтобы к приходу заставы обед приготовить. Он знает множество русских народных песен. И иногда они с Наташей поют вдвоем. Варится ужин, а они чистят картошку и так задушевно поют на два голоса. Здесь и «Хазбулат удалой», И «То не ветер ветку клонит», и многие другие песни.
Есть один хохмач у них на заставе – «дуэт» с «дуэлью» все путает. Крикнет иной раз: «Эй, дуэлянты, спойте что-нибудь! Тоска заела». Если песня оказывалась грустной, хмурился: «Лучше б не просил – еще пуще душу разбередили».
…Как ни длинна была дорога, а до каши все же добрались. И чаю напились.
Застава расположилась в здании бывшей школы. Парт в классе, где разместился взвод, уже не было, но классная доска еще висела и кто-то на ней написал мелом: «Даешь Берлин!».
Наташа сбросила сапоги, расстегнула воротничок гимнастерки, присела на солому, расстеленную по всему полу. В голове срифмовались строчки:
                  «Солома ты, солома.
                  Усну сейчас, как дома».
И вдруг вздрогнула от неожиданности, услышав:
- Батюшки, куда это я попала? Первоклассная гостиница с пуховиками! – Это пришла Анюта, санинструктор с соседней заставы. Поглядела на классную доску и руками всплеснула: - И политзанятия уже проводятся! Где комсорг-то? – спросила у бойцов.
- Да здесь я, здесь, - вставая, засмеялась Наташа.
- Гора с горой не сходятся, а человек.., - обнимая подругу, засмеялась Анюта. – В общем, вот она – я!
- Как ты здесь оказалась?
- Нынче весь батальон здесь, - объяснила Анюта, снимая шинель. – Немцев много в лесу, прочесывать его будем.
Они присели возле Наташиных пожитков.
- Ты не болеешь? – встревожилась Анюта, вглядываясь в осунувшееся, обветренное лицо подруги.
- Нет. Просто шли долго.
Анюта вдруг рассмеялась:
- А как насчет стихов? Смогла бы прямо сейчас?
- Разве что про солому…- смутилась Наташа.
- Про какую солому?
- На которой сидим.
- А… понимаю, - кивнула Анюта. – А у нас голые доски. Шинель – «в трех лицах»: тюфяк, подушка и одеяло.
Подошел Сажнев:
-Не прогоните?
- Это повара-то? – вскинула глаза Анюта. – Армия же без повара… Впрочем, и сам знаешь, просто на комплимент напрашиваешься.
- Скажешь тоже, - засмущался Сажнев, присаживаясь.
- Ох, вечером в засаду идти.., - вздохнула Анюта.
- Вот и будем – как на передовой, - сказала Наташа.
- Помнишь, как ходили к майору Епифанову? Ты тогда грозилась на передовую «дезертировать»?
- Помню, - рассмеялась Анюта. – Он нам еще сказал: «Поперед батьки у пекло не лезьте».
Вдруг лицо ее сделалось грустным-грустным:
- Ой, Наталья, до чего же надоела вся эта мура – и гимнастерка, и сапоги кирзовые…
- Да, - согласилась Наташа. – Говорят: «Тяжела ты, шапка Мономаха». А мы можем сказать: «Тяжелы вы, кирзовые сапоги!».
- Как я мечтаю о туфлях, о платье… - все с той же грустью продолжала Анюта. – Понимаешь, о таком воздушном… совершеннолетнем платье.
- А несовершеннолетним можно будет на тебя глядеть? – сморозил ефрейтор Гришанов, подошедший и присевший возле них как-то совершенно незаметно.
Анюта сердито глянула на него:
- Не лезь в бабьи разговоры! – Опять задумалась: - Даже не верится, что когда-нибудь будет дом, семья…
- Сразу видно: замуж захотелось, - не унимался Гришанов.
- До чего ж навязчивый! – вспылила Анюта. – Недаром ефрейтора присвоили! – Но вдруг, словно спохватившись, пододвинулась к нему, положила руку ему на плечо и, заглядывая в глаза, тихо спросила: - А ты… разве ты не задумываешься о том же?
Гришанов отвернулся и ничего не ответил. А Сажнев подмигнул Наташе и потихоньку затянул:
                                                  - Не шей ты мне, ма-а-тушка,
                                                    Красный сарафа-а-н…
Наташа тут же подхватила:
                                                   - Не вводи ты по-пу-сту
                                                    Молодца в изъян…
И, словно по мановению волшебной палочки, наступила тишина. Кто-то из бойцов собирался чистить оружие, кто-то пришивал подворотничок, но песня заставила отложить все дела. Души людские распахнулись навстречу грустной мелодии. Лица сделались мягкие, задумчивые…
Что видели сейчас эти печальные глаза? Свои дома, жен, детей? Лишь одно поняла Наташа: хотя люди и слушают их песню, но в классе они с Сажневым сейчас одни, остальные – далеко-далеко. Кто где. Одни – в прошлом, другие – в будущем.
А песня все лилась и лилась:
                                                    Рано мою ко-о-сыньку
                                                    На две расплетать,
                                                    Позволь ее, ру-у-сую,
                                                    В ленты убира-а-ть…
Наташа взглянула на Анюту и увидела в ее глазах слезы…
Но вот песня кончена, а тишина все не отступала, словно песня еще оставалась с людьми и никак не хотела отпускать их в эту суровую сегодняшнюю действительность.
Анюта встала. Всунув большие пальцы за ремень, расправила гимнастерку, накинула шинель:
- Спасибо за песню… пора мне… - Махнула рукой ефрейтору: - До завтра, несовершеннолетний! Завтра и мы с тобой споем!
- Споем, споем, - согласился Гришанов…
Свечерело, но в классе было еще светло, и надпись «Даешь Берлин!» на доске виднелась очень отчетливо. «Видно, боевой, неунывающий парень написал. Надеется все же дойти до Берлина…» - только и успела подумать Наташа и тут же провалилась в сон…
Вроде бы только что глаза сомкнула, а рука дежурного уже коснулась ее плеча. И вот они, теперь лишь втроем – Соков, Манькин и она – снова в пути. Снег не очень глубок, но по бездорожью идти трудно. Легкая поземка словно ласково поглаживает наст.
Подошли к лесу, где нынешней ночью намечено несколько засад. Укрылись за деревьями от ветра, сгребли снег, примяли его, уложили несколько еловых веток.
- Готово кресло,- с удовлетворением сказал Манькин. – Сидеть – не идти.
Но и такой «комфорт» вскоре разочаровал его. И не только его: морозец, хотя и небольшой, а пробрался все же и в рукава, и за воротник. Про ноги уж и говорить нечего. То и дело вставали по очереди и топтались на месте. Вслушивались в шорохи, разговаривали лишь шепотом. Простуженный Соков частенько снимал шапку и глухо кашлял в нее. Кругом пока тихо, но все время ожидаешь, что вот-вот хрустнет ветка и появятся немцы.
Наташе вдруг вспомнился осенний лес неподалеку от Ярцево: шумит ветер, она на посту – одна среди деревьев-великанов, пугающее ожидание: вот сейчас… уже крадутся…
Но теперь-то их трое. Наташа смотрит на небо, густо усеянное звездами, и начинает тихо, шепотом, читать:
                                               - Не ветер бушует над бором…
Это любимое ее стихотворение – запомнилось как-то само собой, на всю жизнь. И вот сейчас холод, пробиравший до костей, напомнил эти строчки:
                                               - А Дарья стояла и стыла
                                               В своем заколдованном сне…
- Вот и мы – прямо как эта Дарья.., - поежился Манькин. – Совсем застыли…
- Хорошая у тебя память, - позавидовал Соков.
Он все чаще и чаще стал поглядывать на часы… Наконец-то, как ни длинна и томительна была эта зимняя ночь, а пришло-таки ей на смену утро…
- Эх, зря просидели – никаких немцев и не видели даже, - говорит Манькин, возвращаясь на заставу.
- А тебе что, так уж сильно хотелось встретиться с ними? – иронизирует Соков.
- В общем-то, предпочитаю встречаться с Сажневым, - согласился повеселевший Манькин и даже зашагал быстрее.
Вот и школьный двор. «Хоть бы выспаться как следует…», - размечталась Наташа… Но что это? Кто-то лежит на снегу под плащ-палаткой. Видны только носки кирзовых сапог.
Подошла, приподняла краешек брезента и…словно током пронзило от плеча до кисти – так крепко вцепились пальцы в плащ-палатку.
- Анюта…Аннушка.., - зашептала в смятении. – Господи, да что же это?! Как можно?!
Бледное лицо Анюты было спокойным – она будто спала. Но сон этот был уже вечным…На правом виске ее Наташа вдруг увидела маленькое пятнышко фиолетового цвета…
- Кто это? – спросил Манькин.
- Анюта, - ответила Наташа осипшим голосом.
- Да, нет больше нашей Анюты, - печально подтвердил подошедший старшина с Анютиной заставы. – Немцы на них вышли. Сначала-то они подумали, что свои идут. Вроде бы наряды проверять. А когда поближе подошли, Анюта и крикни: «Стой, кто идет?»…И вот тебе…-развел старшина руками. Помолчав, добавил: - Пойду. Сделать кое-что надо. Хоронить нынче же. К вечеру – передислокация…
Наташа добрела до школьного крыльца. В голове хаос…Белая лесная тишина. Звездное небо. И… смерть!..
Подошел Сажнев. Присел рядышком:
- Ну и дела!.. Песня-то, Наташа, пророческой оказалась: «Не шей ты мне, матушка…».
- Этой песней мы беду накликали.
- Мы… этой песней?! – вдруг возмутился Сажнев. – Да как тебе это в голову пришло? Ты Днепр-то помнишь, что ли? Сколько могил там было? – ступить негде. Там-то кто накликал?..
Решительно снял с Наташиных плеч винтовку и санитарную сумку:
- Ты зачем эту амуницию носишь? Чтобы беду накликать?.. Завтракать идем, а то остынет все.
И пошел, не оглядываясь. Наташа поплелась следом.
Под котлами угасли последние угли. Подавая Наташе котелок с кашей, Сажнев все ворчал:
- Не место девкам на войне. Не место. – Поглядел на нее и вздохнул: - Бог знает, кто будет следующим…
«Это могу быть и я. Или ты, Сажнев. А может, сразу вся застава…», - подумала, но ничего не сказала Наташа. И снова ей вспомнилось Вильно, захваченное немцами. И те бомбежки, когда казалось, что каждая бомба, каждая мина ищут именно тебя…
Наташа взяла из своей санитарной сумки белый шелковый платочек и пошла на Анютину заставу. Ах, как тяжела была сейчас для нее эта короткая дорога! Особенно – те несколько шагов к гробу…
Анюта лежала со сложенными на груди руками. Волосы гладко причесаны. Больше обычного выглядывал чистый белый подворотничок. А по бокам заботливо уложены сосновые ветки.
«Даже теперь никто не может исполнить ее мечту – одеться в платье…», - подумала Наташа, доставая из кармана платочек. Поглядела на лицо Анюты, словно извинялась за этот свой скромный подарок. Окончательно вдруг ощутила всю безысходность случившегося, заплакала.
К гробу подошел начальник заставы:
- Пора. Несите. Батальон уже строится…
Наташа свернула мокрый от слез платочек и вложила его в руку Анюты…
Батальон выстроили в виде буквы П. В центре стоял взвод стрелков с винтовками. Около них и поставили гроб.
Командир батальона говорил что-то о жестокости войны, о долге перед Родиной, но Наташа, стоя среди бойцов своей заставы, почти ничего не слышала – плакала об Анюте, об ее маме, о подорвавшейся на мине незнакомой девушке Тане, которую она, Наташа, заменила на заставе. И еще о чем-то о многом, о чем и рассказать невозможно…
Похоронили Анюту на ближайшем сельском кладбище. Были и еще речи, и прощальные три залпа…
Все уже разошлись, а Наташа осталась у свежего холмика с красной звездой на фанерной пирамидке – хотелось побыть с Анютой наедине подольше, потому что никак не покидало чувство чего-то недосказанного между ними…
Но батальон уже снимался. Снова надо было идти – месить сапогами снег и нести за плечами винтовку и санитарную сумку.
Война продолжалась…
                                                                                     (Библиотечка журнала «Сызрань вчера, сегодня, завтра», 1999.-Вып.4 (апрель).-с.2-4)

Централизованная библиотечная система городского округа Сызрань - Статьи

Воспоминания Н. И. Подлесовой