Мы используем cookie. Во время посещения сайта МБУ "ЦБС городского округа Сызрань" вы соглашаетесь с тем,
что мы обрабатываем ваши персональные данные с использованием метрических программ. Подробнее

Централизованная библиотечная система
городского округа Сызрань
Начало
Электронный каталог
RSS канал
Вконтакте

 Уважаемые читатели!
 Предлагаем Вам оценить условия оказания услуг нашим учреждением. Для этого отсканируйте QR-код или перейдите по ссылке

КНИГА НЕДЕЛИ

ПРОЧИТАНО
 




<<   Март 2024   >>

ПНВТСРЧТПТСБВС
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031
       
Как вы оцениваете уровень обслуживания в библиотеке?

Отлично
Хорошо
Удовлетворительно



Всего голосов: 9
Результат опроса


Начало раздела > Краеведение > Литературная жизнь города

Виктор Петелин "Заволжье"
Сызранские будни:[А.Н. Толстой в Сызрани]//Петелин В.В. Заволжье:Док. повествование.-М.:Современник,1982.-С.138-154
Сызранские будни
В тихий полдневный час 4 декабря 1897 года Александра Леонтьевна сидела за столом своей маленькой и неуютной комнатки и задумчиво смотрела в окно. Мимо проходили редкие прохожие, среди которых мелькали знакомые лица, но она не обращала на них никакого внимания. Прямо перед ней возвышался большой купеческий дом, только что к нему подъехал сам хозяин, видно, обедать, но и на это “событие” на тихой улочке она никак не отреагировала. Как хорошо снова взяться за перо и начать осуществление давно задуманной драмы... Сколько она знает случаев, когда люди по совсем незначительному поводу начинают враждовать между собой, образуются две партии, начинаются взаимные контры, пересуды, подсиживания, которые иной раз приводят к трагическому концу одной из Жертв возникшего конфликта... И сколько лицемерия!.. Сколько затраченных впустую сил!.. Взять хотя бы вчерашний вечер... Она пошла к соседке Настасье Степановне в надежде отдохнуть от одиночества, которое ее всегда тяготило и в Сосновке, а что она нашла у нее?.. Настасья Степановна читала рассказ Короленко “Лес шумит”. Но разве она была взволнована этим рассказом? Нет! Она больше думала о том, какое впечатление она производит на собравшихся мужчин... Она не могла усидеть спокойно на диване во время чтения... Скакала, как канарейка по жердочке, строила глазки, кокетничала... Смешно было смотреть на нее, да и только. При чтении наиболее рискованных фраз краснела, а то и пропускала их совсем... Зачем же тогда собираться? Досадно! Все впечатление от произведения испортила... Стоит ли идти в следующую среду к ней? А студент Курденко, учитель детей доктора Бадигина, только и говорил о деньгах: деньги — это сила, и признавался, что его заветная мечта— это поиграть в Монако в рулетку, он уже давно изучил рулетку и у него уже есть своя безошибочная теория игры, по которой он непременно должен выиграть. А ведь это мечты совсем юного, безусого дурня...
Тихо вошла Анюта и положила на стол письмо из Сосновки. Александра Леонтьевна торопливо схватила его, разорвала конверт.
— Ты иди, Анюта,— бросила она служанке, которая продолжала стоять.— Я потом позову тебя.
Целую неделю не писал ей Алексей Аполлонович. Она не знала, что уж и подумать. Сегодня проснулась и почему-то решила, что он тут на диване, посмотрела с радостью туда — а никого там не оказалось. И сразу вздрогнула от огорчения... Еще шестнадцать дней ждать свидания.
Александра Леонтьевна прочитала письмо и задумалась. Алексей Аполлонович снова вернул ее к разговору о Леле, о его характере, неуживчивом и неуступчивом. Все его предложения и советы, как всегда, правильны и логичны, но как ей-то тяжело проводить все эти советы и предложения в жизнь... Сколько милых отговорок и прекрасных слов скажет ей ее Лелечка, как только она что-нибудь посоветует или предложит вопреки его желаниям...
Ее мысли прервались от грохота упавшего ведра, покатившегося по лестнице. Тут же по лестнице затопали шаги, как будто небольшое стадо слонов поднималось вверх в ее комнату. Затем дверь с шумом раскрылась, и на пороге показался Алеша, возбужденный и виноватый.
— Мамуля, я нечаянно опрокинул ведро, задел ранцем, оно и покатилось.
— Значит, опять хозяйка будет ругаться, Ты бы поосторожнее проходил по этой проклятой лестнице. Иди раздевайся...
— Это от папули?—Алеша, словно и не обратив внимания на ее слова, уже подходил к матери.— Дай почитать, мамуля.
— Иди раздевайся, потом почитаешь... Что у тебя новенького?
— Вчера произошел жуткий скандал на репетиции...
— Ах, да... Ты же мне не рассказывал еще об этом.
— “Бедность не порок”, наверное, не удастся поставить. Наша устроительница Крыжина обиделась на старшин клуба и уговорила всех участников отказаться играть. Я не присутствовал на этом скандале, но говорят, что было много сказано обидных слов с обеих сторон.
— Ну, бог с ними, Лелюша, пускай грызутся, нас это не касается...
— Как это не касается? Очень даже касается... Опять ко мне придрался инспектор. Мне рассказывали о том, как они все там переругались. Ну, понятно, я развеселился, тут же ко мне подлетел инспектор и заявил, что я не умею вести себя в клубе. До каких же пор, мама, он будет придираться ко мне? Что, мне совсем нельзя повеселиться, что ли? Постоянно набрасывается на меня... Инспектор не имеет права делать мне замечаний в клубе. И вообще не имеет права повышать на меня голос... Я не привык к такому обращению... Ненавижу инспектора...
Столько ярости было в голосе Алеши, что Александра Леонтьевна даже испугалась за него: лицо исказилось, голос стал хриплым, глаза засверкали неподдельным гневом.
— Успокойся, успокойся, веди себя все-таки поскромнее, Лелюша. Мы тут живем-то всего несколько месяцев... Постарайся привыкнуть к новой обстановке... Ты еще не всегда умеешь себя держать в обществе, держишь себя слишком развязно, а это всегда обращает на себя внимание...
— А что, я все время должен ему кланяться, что ли? Я ненавижу его и не собираюсь ему уступать,— последние слова Алеша уже прохрипел с каким-то булькающим клокотанием.
— Что с тобой, Леля?
— Что-то горло болит.
Александра Леонтьевна потрогала горло, нащупала гланды.
— Да, у тебя гланды распухли. А голова болит?
— Очень тяжелая. На последнем уроке я уже еле-еле соображал,— Алеша быстро сообразил, что перед ним открывается возможность поваляться завтра в постели за любимым Фенимором Купером.
— У тебя жар,— Александра Леонтьевна потрогала и его лоб.— Раздевайся, ложись в постель, я вызову доктора Бадигина. Видно, я тебя заразила: у меня уж несколько дней горло болит. Правда, оно уже в порядке От ихтиолового полоскания.
Александра Леонтьевна не на шутку забеспокоилась. Все это время она жила только Лелиной жизнью, остро переживая все, что с ним происходило. Сколько она, уже пережила в Сызрани, от одиночества, от безденежья, от бессилия что-либо поправить... И вот заболел Леля.
Алеша воспользовался этим и решил не делать на завтра уроки. Потом как-нибудь... Голова была у него действительно тяжелая, но болезнь была только на подходе, и он еще не почувствовал ее. Он закрылся у себя в комнате, пополоскав, конечно, как мать велела, горло, и завалился в постель с книжкой в руках. Великолепно уловил Байрон одну из черт человеческой натуры, сказав в “Чайльд Гарольде”, что “есть наслажденье в бездорожных чащах, отрада есть на горной крутизне”. Как увлекательны приключения Натаниэля Бампо... Сколько романтических происшествий происходило с ним... Вот бы познакомиться с таким, как Чингачгук, побывать в индейских поселениях, поохотиться в вольных прериях и нетронутых лесах...
Алеша и заснул с книгой в руках. Александра Леонтьевна потрогала лоб, полыхавший жаром, взяла книгу и положила на стол. Лампу немного подкрутила. Пускай горит, она еще зайдет к нему перед тем, как ложиться спать.
На следующий день Анюта сбегала за доктором Бадигиным.
Осмотрев больного, доктор Бадигин сказал: — Пузырчатая жаба... Болезнь не опасная, но очень заразительная. Несколько дней придется поваляться в постели, молодой человек...
Доктор присел на стул, чтобы выписать рецепты, а Александра Леонтьевна пошла за сумочкой и приготовила ему два рубля за визит.
Сначала Алеша рассчитывал воспользоваться болезнью лишь как передышкой от надоевших посещений реального училища. А дело оказалось сложнее и мучительнее: четыре дня провалялся он в постели с высокой температурой. Боль в горле не причиняла Алеше особых страданий, но сильный жар, потяжелевшая голова и распухшие гланды приковали его к постели. Никто в эти дни к ним и не заходил: опасались заразиться.
Наконец на пятый день болезни у Александры Леонтьевны отлегло от сердца: жар у сына спал, температура нормальная. И он уже тянет руку за книгой. Пускай, она не будет ему мешать... Почитал немного и сам отложил. “Слаб, конечно, и заниматься уроками не сможет,— думала она,— даже Диккенс ему не по силам, ничего, видно, не понимает...” Но Алеша снова приподнялся и взял любимого Купера. “А-а-а, вот оно что,— поняла теперь она состояние сына.— А вчера ничего не понял из письма отца...”
Алеша, почувствовав, что на него смотрит мать, оторвался от книжки и чуть-чуть лениво протянул:
— Ты даже, мама, не представляешь, как хорошо вот так лежать и читать то, что хочется.
— А ты помнишь, что писал тебе папа? Да и я тебе всегда говорю, что в жизни часто приходится делать то, что не хочется. Нужно готовить себя к любому делу...
— Мама, а ведь я последнее папино письмо не помню, ведь у меня был жар, когда ты мне его читала. Напомни-ка мне в двух словах самое главное.
Она напомнила.
— А-а…, теперь вспоминаю. И о декадентах вспоминаю, почему они не пойдут по пути развития.
Он задумался, вспоминая письмо отца. И ему стало стыдно, что он уже много дней проводит в праздном ничегонеделанье.
— Мама, почитай что-нибудь серьезное. А то у меня много получается пустых дней.
Александра Леонтьевна обрадовалась такому обороту разговора. Значит, здоровье Лели пошло на поправку. Раскрыла журнал и начала читать вслух статью Ивана Иванова о Тарасе Шевченко. И не ошиблась в своем выборе. Статья оказалась интересной и глубокой, с обобщениями, с широким взглядом на литературный процесс недавнего прошлого, да и написана статья великолепным поэтическим языком. Она чувствовала, что Леля с наслаждением слушал ее.
— Читай, читай, пожалуйста,— говорил он всякий раз, когда она отрывалась от чтения, чтобы убедиться, что он слушает ее.— Только вот что, мамочка, беда, я забыл начало и все, что ты прочла, но так интересно слушать.
Она продолжала читать, а сама думала о только что услышанном.
Александра Леонтьевна дочитала статью и пошла готовить чай. Алеша вернулся к своему Фенимору Куперу.
На следующий день он почувствовал себя совсем хорошо, встал с постели, оделся, но, вероятно, встал слишком рано, вскоре снова слег с повышенной температурой и головной болью. Не мудрено и простудиться в этой квартире, пол ледяной, двери плотно не прикрываются. Леля надел, конечно, теплые чулки, но перед этим, видно, ходил по полу босым, и вот опять постель. Готовить уроки не может. Очень досадно, думала Александра Леонтьевна, этак много пропустит. И смогут ли они в таком случае на рождественские каникулы поехать в Сосновку? Так хочется отдохнуть в родной обстановке... Смертельно надоела ей Сызрань. Правда, и здесь по средам собирались у Дряхловой, читали, разговаривали, делились мнениями о прочитанном. В эту среду она не пошла к Дряхловой, подумала, что ее могут опасаться, как бы не заразила собравшихся. Да и, признаться, читать ей вовсе не хотелось, тем более до отъезда осталось всего одна среда. Александра Леонтьевна вспомнила, с каким радостным волнением готовилась в последние дни к спектаклю, чуть было не сорвавшемуся. Одна из участвующих барышень в день спектакля получила анонимное письмо, в котором ее предупреждали, что ей лучше отказаться играть, так как все будут освистаны. Она испугалась и отказалась. Насилу уговорили. Конечно, никто и не посмел устроить скандал, да и предупрежденная о том полиция не допустила бы его. Однако волнений было много. Вот она, уездная жизнь! Ну да она теперь и здесь обстрелялась.
Вот Лелюша поправится, она снова сядет за письменный стол, тему она нашла, и хорошую тему, только бы писать. Теперь-то некогда, ни на минуту не бывает одна. Может, в Сосновке выберет время поработать? Леля, еще лежа в постели, уже мечтал о родном хуторе. Да и она мечтала об этих двух неделях отдыха и написала Бострому. Вскоре после этого она получила ответ и прочитала письмо вслух:
“Сашурочка бесценная, как мне больно писать тебе и Леле такую неприятность, а ведь вам не следует сюда ехать. Это была бы просто непростительная вещь. Ты, вероятно, не представляешь себе, что это такое — теперешние поездки. Это ужас. Никакой дороги. Слой рыхлого снега, поднимающийся от каждого шага лошадей, прямо тебе в лицо... И в довершение — после болезни. Да это преступление. Нет, родные, это только вы, сидя в Сызрани, могли так быть наивны. Что ж, ведь не пожар же! Для чего рисковать жизнью, здоровьем, годом ученья, по меньшей мере? Для того, чтобы, поморозившись, засесть дома и лечиться. Лечиться без лекарств, без доктора... Не только вы, мужики и те избегают теперь дороги, почта еле двигается...”
Через несколько дней, накануне рождества, Алексей Аполлонович приехал в Сызрань. Веселый, шумный, никогда не унывающий, полный самарских новостей. Александра Леонтьевна и Алеша были уже здоровы и встретили его тоже радостные и возбужденные. Алексей Аполлонович ничего не забыл, что обещал привезти из Сосновки и Самары. Прежде всего тут же расстелили сукно по полу. Правда, было уже не так холодно, но внимание его просто потрясло Александру Леонтьевну. Вручил ей заказное письмо от Вари, Леле — кронциркуль и еще кое-какие канцелярские мелочи. И без умолку говорил:
— Лелюшечка, как Коля жалеет, что тебя не будет в Сосновке на рождество... Да и все очень ждали вас. Очень хотели, чтобы и я посидел дома возле вас. Я ведь все время езжу и езжу. Загонял свою пару. Ты знаешь, Леля, приучил нового белого гусем, Дороги — сплошное бездорожье. Только гусевой чутьем находит дорогу. Просто идеальный гусевой... Когда нет дороги, он носом роет снег и узнает дорогу. Если ошибся, круто на задних ногах поворачивается в сторону. Право, занятный.
— А как дома? Все ли в порядке?—перебила его Александра Леонтьевна, но тут же пожалела, увидев, как поскучнело его лицо.
— Что дома, Сашурочка,— и он безнадежно махнул рукой.—Дома у нас все идет через пень-колоду. Бураны. Неблагополучия разные. Распекаю, распекаю, да дело плохо. А как твои-то занятия в воскресной школе? Устроились ли? Уморительно, что возможность какой-либо общественной деятельности нам открывает ретроградный лагерь, сиречь духовенство. Мне тоже там предлагали читать народу. И кто же? Конечно, земский начальник. Я не отказался. Сашуничка, а как ты думаешь насчет квартиры? Если тебе так уж не по себе, отчего же не переменить? Ведь не законтрактовались же мы. Поищи между делом.
Они долго еще говорили обо всем, что волновало их, чем они жили. Уже давно ушел в свою комнату Алеша, а родители никак не могли наговориться: ведь так редки стали их свидания. И отошло тяжелое, забылось, развеялось. Насколько ей полегчало на душе, когда он приехал. Можно наконец поделиться своими мыслями о Леле.
— Знаешь, как Леле были полезны твои письма.
- Я было задумал написать ему их несколько, так как в одном письме то, что я хотел ему сказать, не уместишь,— да меня останавливала мысль, что, быть может, слишком рано, ему будет скучно читать. А все-таки я написал. Не Лелька, думаю, так женка прочтет. Все обмен мыслей. Хоть не новое что, да ведь где же новизны набраться, когда столько умных людей раньше нас все передумали. Ведь Леле в самом деле недоставало освещения жизненных явлений с точки зрения современного развития. К тому же тебе и некогда. Большинство времени, наверное, поглощено его уроками. Кстати, Сашуня, когда он усиленно готовит уроки, ты не ожидай того момента, чтобы на него нашло вроде отчаяния: придумай ему какую-нибудь передышку, развлечение. Только, боже упаси, не тогда, когда он к тебе с чем-нибудь пристает. Только не жалей меня, говори правду о нем...
- Я всегда стараюсь быть правдивой, ты же знаешь. Вот вчера целый день думала о себе, о своей жизни здесь и в деревне. Обычно меня зовут правдивой за то, что я не люблю лгать. Мне в самом деле трудно лгать. В деревне мне было легко жить, потому что там не надо было себя ломать и всегда можно было говорить правду. Но разве я искренно могу назвать себя правдивой? Нет. Во мне есть какая-то позорная слабость, заставляющая меня умалчивать правду, когда я боюсь сделать человеку неприятность и испортить свои с ним отношения. Помнишь, раз ты меня упрекнул в том, что с другими я боюсь ссориться, а с тобой нет. Но, дружочек, оттого-то мне именно и легко с тобой, что я могу высказать тебе все, даже неприятное, что с тобой я могу быть правдива, насколько человек может быть правдив перед другим человеком. А с другими я не могу. Вообще я собой очень недовольна. Мягка я слишком в отношениях с людьми и начинаю сознавать теперь, что это недостаток. Ну, вот наговорила тебе с три короба, а что толку, все равно не могу победить себя.
Алексей Аполлонович не прерывал ее, наслаждаясь мягким, певучим голосом, добрым и искренним выражением лица.
— Сашурочка, зачем ты казнишься и говоришь, что ты не можешь себя называть совсем правдивой. Уж ты, пожалуйста, не изволь зря говорить. Правдивее тебя я не знаю человека, да и не может быть. А то, что ты иной раз молчишь, когда видишь несправедливость, так ведь это не ложь. Тебя ставят перед свершившимся и вовсе не спрашивают твоего мнения. А ты от неожиданности теряешься и не сразу находишь, что сказать, чтобы объяснить некрасивость тех или иных поступков. Конечно, это от излишней деликатности, а никак не от лживости. Ну, а каков Лелюша? Втягивается ли в учение? Хорош ли с тобой?
— Мне так его было жалко, когда он болел. Такой он был несчастненький. Как поправился, сразу переменился, стал более воинственным, самостоятельным, озорным.
— Не пойму, откуда у него это берется. Неужели он не видит, что мы для него все делаем по любви, а не тогда, когда он выклянчит или вытребует дурным расположением духа...
Алексей Аполлонович хорошо знал эту воинственность Алеши. Сначала это казалось верхом самостоятельности, а потом... верхом эгоизма.
Через несколько дней после отъезда Алексея Аполлоновича приснился Александре Леонтьевне сон: будто он на нее за что-то рассердился и уехал, совсем ее бросив, и не хочет больше приезжать. Как она плакала во сне! А когда проснулась и подумала о том, что столько еще месяцев придется ей не видеться с ним, то вдруг почувствовала, как охватывает ее холод одиночества, ужасный холод, которого она боялась не меньше смерти. В эти минуты ей казалось, что так больше жить невозможно, что надо что-то решительно изменить. А что? Может, только на будущий учебный год им удастся перевести Лелю в Самарское реальное училище, и они чаще и дольше будут проводить время вместе. В “Северном вестнике” она прочитала, что любовь нежное растение, которое нужно холить и которое убивает разлука. Правда ли это? И не потому ли она такой сон видала? Шестнадцать лет прошло, как они полюбили друг друга. Их любовь — не такое уж нежное и хрупкое дитя. Неужели она не вынесет разлуки? Сколько дней уж прошло, а она никак не может привыкнуть к тому, что он уехал. Так и кажется, что сейчас отворится дверь и он войдет. Но дверь не открывалась, сколько она ни смотрела на нее и ни ждала. Никак не могла представить себе, что они расстались надолго, теперь, видно, до масленицы...
В тревогах и заботах, мелких, повседневных, пролетали дни.
Приехал Евдоким из Сосновки. Она увидала его в окошко. Привез стол, этажерку, тюфяк, самовар, лампу, пятнадцать кур, потрохов, пятнадцать кусков масла, гороху, блюдо, три тарелки, паровой утюг. Вещи доставил в целости, только крышку самовара чуть-чуть помял. Теперь можно хоть не бегать за каждым пустяком к хозяевам. А то и погладить не было возможности. Жаль только, будильник не прислал, вставать приходилось рано, не всегда вовремя просыпались. Алеша иной раз собирался второпях. Не успевал как следует поесть, а в училище около двенадцати часов у него начинала болеть голова. Приходил домой бледный, вялый, под глазами синяки, и боль моментально проходила, как только он пообедает. Появлялся румянец, веселое настроение. “Надо вставать пораньше,— решила Александра Леонтьевна,— и готовить ему более питательный завтрак”.
Занятия Алеши налаживались понемногу. Вставал утром довольно охотно и уроки учил гораздо прилежнее, чем она ожидала: боялась, что дурное влияние праздников окажется более сильным. Правда, особой усидчивости в нем по-прежнему нет. Долго как-то сидел над тремя задачами алгебраических уравнений, одну сделал сам, а две никак не выходили. Да и не могли эти задачи у него получиться: он уже думал о другом и никак не мог сосредоточиться. Пошел к Мусиным-Пушкиным. Со Всеволодом он все более и более сходился, и тот его частенько выручал, особенно по математике: хоть и был на два года моложе Алеши, но учился по математике гораздо лучше.
Вернулся Алеша раздосадованный. Оказалось, что он сделал непростительную ошибку — умножение вместо сложения.
— Это моя старая ошибка, на сколько и во сколько раз. Она меня и спутала,— признался Алеша.— Никак, мама, не пойму, что со мной происходит. Вот сегодня из геометрии получил три. Ведь хорошо знал урок, но путался, неясно излагал. Хочу сказать одно, а получается какая-то ерунда, нужные слова не подворачиваются. Вот и сейчас...
— Это ничего, бывает со всяким, только ты не волнуйся, когда отвечаешь урок, спокойно вспомни все, что знаешь, подумай, а слова сами придут,— говорила Александра Леонтьевна,— а как твои отношения с инспектором, налаживаются?
— Да, инспектор очень хорошо меня встретил. Теперь, мама, меня больше не манит шалить и веселиться в училище, потому что у меня есть другие места повеселиться. Могу тебе пообещать, что весь остальной год все учителя будут хорошо ко мне относиться. Сегодня у Бадигиных танцы. Можно, мама, я пойду к ним?
— Конечно, иди, только перепиши задачки-то...
Алеша вскоре ушел. Александра Леонтьевна села за свой рабочий стол. Вот уж несколько недель волнует ее одна и та же тема, а писать ей некогда. Вплотную взялась только три дня назад, почти никуда не выходила, а написано только пять с половиной страниц... Работы еще много. А что получится — не знает.
Часов в одиннадцать под окнами раздался резкий свист, а потом раздался топот на лестнице. Александра Леонтьевна испуганно вскочила, оторвавшись от рукописи. Так и есть. В комнату влетел возбужденный Алеша.
— Леля, ну что с тобой прикажешь делать? Опять хозяевам спать не даешь... Ведь завтра же на тебя будут жаловаться.
— А ты бы, мама, видела, с каким злобным выражением Ольга Николаевна прошипела на меня. Я же не знал, что так поздно.
“Странно все это, на Лелю со злостью шипят, а со мной сплошные любезности”,— подумала Александра Леонтьевна.
— Мама, а когда мы переедем отсюда? — спросил Леля.
— Не знаю, Леля. Может, через месяц... Я подыскиваю квартиру, но пока нет ничего подходящего. Здесь мы не останемся. Сколько ни просила, чтобы под окном столовой не выплескивали из горшков и из шаек — как с гуся вода, все выплескивают.
— А что будет весной, мама, страшно подумать. Мам, давно хочу тебя спросить: почему хозяева такие двуличные?
— Они, Леля, не двуличные, им просто не хочется портить со мной отношения...
— Нет, мама, не могу переносить такой христианской религии, как у Александровых. Они молятся, а делают совсем противоположное. Отчего в первые времена христианства было иначе? Как хорошо это изображено в “Истории религии”, когда я читал эту книгу, я чувствовал в себе способность так же умереть, как первые христиане. Отчего христианство потеряло свою силу, или оно перестало удовлетворять потребности?..
— Леля, ты ведь знаешь, что бывают целые периоды в истории, создающие подъем духа масс, но этот подъем не может продолжаться бесконечно. Наступают периоды, когда прогрессивное перестает развиваться, так и христианство, которое в наши дни действительно утратило свою свежесть, свою юность и вошло в жизнь в виде сухой морали. Может, поэтому некоторые люди верят в бога по привычке, по традиции, а не по велению сердца и души. Ну, ладно, поговорили, давай спать. Ты все уроки сделал?
— Что ты беспокоишься? Я теперь сам забочусь об уроках, мне неохота получать двойки. Я теперь стал серьезный мужчина. Спокойной ночи, мама.
Александра Леонтьевна долго еще смотрела на закрывшуюся за ним дверь. Дай бог не сглазить, думала она, а пожаловаться на него грех. Голова у него все-таки работает, несмотря на увлечение танцами, коньками, ухаживанием за девочками. Очень добросовестно занимается, даже приятно смотреть. На днях географию учил не поднимая головы, не отвлекаясь, а третьего дня до десяти часов просидел за уроками. Надолго ли? Вчера не учились в училище по случаю тридцатиградусного мороза, так вместо того, чтобы посидеть за книгой, пошел к Пушкиным на танцевальный урок. Правда, вернувшись, повторил геометрию еще раз... Нет, она очень довольна им.
После своей болезни он очень переменился, стал степенным, точно возмужал, а главное, очень усердно занимается уроками. Сердце радуется, глядя на него, как он без принуждения берется за книгу и учит урок с полным вниманием. Да и отметки неплохие за эти две с половиной недели, начиная с 7 января: история — 3; французский— 4, 4; геометрия — 3, 4; алгебра — 4; география — 4.
Из алгебры была письменная работа, еще не принес учитель тетрадей, но Леля говорит, что задачу он решил правильно. Так приятно видеть, что удовольствия не увлекают теперь его настолько, чтобы он ради них манкировал уроками. Кажется, теперь у него вырабатывается норма, при которой есть возможность посвящать “науке время, потехе час”. Правда, у Пушкиных поставили бильярд и Леля уже играл на нем с Сашей и Мишей, и когда он рассказывал, как он попадал в шары и сажал шары в лузу, надо было видеть, как он восторгался двумя старшими Пушкиными, которые играют настолько хорошо, что их в партнеры принимают взрослые.
Да, тут ничего не поделаешь, опасный возраст и увлекающаяся натура. Какая-то безудержная в отстаивании своих страстей, желаний.
Александра Леонтьевна долго еще перебирала в памяти события последних дней. Ее поразил визит Дряхловой, которая просидела у нее часа два и была очень мила и гораздо проще обыкновенного. Пришлось показать ей “Подружку”, а когда та заинтересовалась, хотела ей презентовать, но та отклонила и взяла с тем, что отдаст деньги. Даже попросила дать ей еще экземпляр в переплете для подарка племяннику.
Вот когда Александра Леонтьевна пожалела, что Алексей Аполлонович не оставил ей больше экземпляров. Может, этот рассказ прочитать на литературном вечере в училище, на который ее так любезно пригласил директор, когда она пришла платить деньги за Лелю? Нет, не годится...
Александра Леонтьевна, вспомнив об этом разговоре, тяжело вздохнула. Сколько унижений приходилось ей испытывать из-за отсутствия лишних денег. Вот и на этот раз директор просил принять участие в кассе для вспомоществования бедным реалистам. Члены этой кассы делают годовой взнос в шесть рублей. Конечно, она сделала вид, что с удовольствием согласилась, но денег тотчас не дала. Не могла же она признаться в своем безденежье. Попросила прислать устав общества. А тут Леля объявил, что нужно за танцы заплатить, инспектор велел принести. Девятнадцатого срок платы за квартиру, вынь да положь восемь рублей. Купила галоши Леле за два с половиной рубля, темненькой сарпинки ему на три рубашки, себе на кофточку, с Моновскими пора рассчитаться за сено,— около трех рублей, наверное, да Ивану копеек пятьдесят, не зря же он ходил за Серым... Купила Алексею Аполлоновичу на штаны очень хорошей двухрублевой материи, только как вот сшить ему без мерки. Придется кроить по Лелиным, припуская на ширину. Деньги, деньги так и исчезают, словно песок между пальцами. Только занимать ни за что не будет. Уж лучше заложить брошку. Всего не переделаешь, всех дыр не залатаешь. С этими малоутешительными мыслями она перевернулась на другой бок и крепко заснула.
Жизнь в Сызрани входила в свою обычную колею. Налаживались связи, устанавливались знакомства. Все больше становилось друзей. Сказывался общительный характер Лели. Александра Леонтьевна всегда была приветлива с его друзьями, товарищами, которые запросто заходили к нему. В свою очередь Алеша по вечерам часто уходил на танцевальные вечера к Бадигиным или поиграть на бильярде у Пушкиных. В этих домах было много молодежи.
Александра Леонтьевна, внимательно присматривается к жизни своих новых знакомых. Порой не удавалось ей сразу распознать особенности их характера. Встретила она как-то на ярмарке Бадигину- жену доктора. Странный осадок остался после этой встречи. Она так с ней разговаривала, что решительно нельзя было понять, любезна она или нет, хочется ей продолжить с ней знакомство или нет. У нее такая манера обращаться, к которой Александра Леонтьевна не привыкла. Любезность или полнейшее равнодушие? Спрашивала о Леле, привыкает ли он к ученью после празднеств, но спрашивала так, будто ее это не интересует. Так зачем спрашивать? И только потом Александра Леонтьевна поняла, как несчастна эта женщина. Как-то она, поддавшись на уговоры Лели, согласилась пойти к Бадигиным.
“Пошла я вечером, когда должны были детям читать,— писала она Алексею Аполлоновичу,— и читала им из “Пиквикского клуба”. Всем очень понравилось мое чтение, правда, что я была в ударе. М-ме Бадигина была мне очень рада и разговорилась так откровенно и по душе, как другой человек и в 3 года знакомства не разговорится. Но из ее рассказов я поняла, что у нее есть душевная болезнь, которую она сознает, но с которой не может бороться.. Поэтому-то она кажется такой странной и, конечно, с нее нельзя спрашивать как с вполне здоровой. Если она мне рада, то я буду бывать у них для чтения”.
Чаще стали бывать у Пушкиных. Со Всеволодом Пушкиным Алеша учился и часто проводил время вместе. “Вчера (воскресенье) сидела вечером у Пушкиных. Было совсем хорошо и свободно. Собираемся читать вместе, по воскресеньям устраивать чтение для детей, а на масленицу в воскресенье хотим устроить спектакль для детей. Кажется, остановимся на “Недоросле” Фонвизина. У Пушкиных еще раз была, посидела вечерок запросто и приятно”,— докладывала она в Сосновку.
Последние дни постоянно были связаны с Пушкиными. Целый вечер как-то провела она у них, читали пьесу “Тайна старого замка”, которую решили ставить. Уж очень она ребятам понравилась, веселая, без любовных сцен, с переживаниями, бенгальским огнем и выстрелами. И не трудная для исполнения. Именно такая пьеса и нужна воинственным мальчишкам. Решили, что с “Недорослем” им не справиться: и язык тяжеловат, и много назиданий, да и веселого, праздничного мало.
В тот же вечер Александра Леонтьевна договорилась с Пушкиной (Ю. А. Пушкин был членом земской управы) пойти в управу на заседание окружного суда. Когда они на другой день пришли, то попали на дело о поджоге. Странное впечатление произвело дело. Суд, опрашивая свидетелей, собирал деревенские сплетни. Все дело какое-то несерьезное. Один мужичок, старик свидетель, вызвал своими показаниями общий смех у суда, присяжных, свидетелей и даже самого подсудимого. Двух свидетелей, показывавших диаметрально противоположное даже не расспросили хорошенько. Защита не воспользовалась их показаниями, а между тем человека осудили безо всякого снисхождения. Даже присяжные совещались недолго, хотя им поставлено было девять вопросных пунктов. Она очень жалела, что не застала дело сначала, не слышала чтения следствия; они пришли, когда уже допрашивали свидетелей. Во время чтения приговора волновался более всех неумелый, но очень рьяный и петушащийся защитник, а подсудимый принял приговор не моргнув. Во время антрактов, когда суд удалялся, подсудимый очень добродушно и фамильярно разговаривал с приставленным к нему часовым, что против всех правил: часовой ни в каком случае не смеет разговаривать с подсудимым. И все к этому относились очень равнодушно, никто не запретил разговора. Очень все было по-домашнему.
После заседания суда Пушкины позвали Александру Леонтьевну к себе обедать. Сам Пушкин из управы зашел за детьми в училище и привел всю команду. После обеда Пушкин читал всем собравшимся “Свадьбу Кречинского”. Читал он хорошо, особенно роли Расплюева и Муромского. Всех поразила эта чудесная, талантливая пьеса. На Алешу пьеса тоже произвела сильное впечатление, всю дорогу домой он вспоминал отдельные сцены и словечки Расплюева.
В письме в Сосновку он писал 18 января 1898 года:
“Дорогой папутя. Я уж больно редко к тебе пишу. Раз собрался на днях, ты приехал. Вчера у Пушкиных мы с мамуней весь день просидели. Юрий Александрович читал “Свадьбу Кречинского”. Мне ужасно понравилась эта пьеса. Хохотали, хохотали. Потом мы с Борей дрались на настоящих шпагах, да таких тяжелых, что у меня и сейчас рука дрожит... Вот и все новости. Нынче был у обедни и в соборе и у Николы, вот какой я шустрый. Сто миллионов раз целую тебя. Твой шустрый малый”.
Через одиннадцать дней Алеша писал;
“Миленький папутя, сейчас ходили получать твое заказное письмо. Мамуня страх как беспокоилась, все думала, что ты замерз даже две ночи не спала. Я папутя теперь кажется порядочно учусь по геометрии у меня сперва тройка потом четверка, а потом пятерка по французски, по алгебре, по географии по немецки все четверки только по истории тройка. С инспектором у нас тоже лады. Со Всевкой Пушкиным мы малую толику поругались. Учусь играть на бильярде и оставил раз Мишу Пушкина, потом Борю. Хотим на масляницу давать спектакль, но никак не придумаем. То пьеса не хороша, то актеры отказываются...”
С подробностями Алеша описывает “уткинскую свадьбу”, иронически отзывается о хозяевах, об учебнике по биологии, просит отчима прислать ему хороший учебник Ясинского, подробно рассказывает ему, что он сейчас проходит по русскому, но географии, по французскому и по немецкому, с юмором излагает ему “сызранские сплетни”.


Распечатать Переслать

Вернуться назад









  
   
 
  
 
  
 



 
      


   
 
 
 

    
 

446001, Самарская область, г. Сызрань, ул. Советская, 92
тел. (846-4)98-70-54, факс (846-4)33-43-39
lib.syzran@yandex.ru
Размер шрифта:      Цветовая схема:      Изображения: